Неточные совпадения
Там есть
горы, равные нашим высочайшим
горам, горящие пики, и
в горах — мы знаем уже —
родится лучшая медь
в свете, но не знаем еще, нет ли там лучших алмазов, серебра, золота, топазов и, наконец, что дороже золота, лучшего каменного угля, этого самого дорогого минерала XIX столетия.
В «отдыхальне» подали чай, на который просили обратить особенное внимание. Это толченый чай самого высокого сорта: он
родился на одной
горе, о которой подробно говорит Кемпфер. Часть этого чая идет собственно для употребления двора сиогуна и микадо, а часть, пониже сорт, для высших лиц. Его толкут
в порошок, кладут
в чашку с кипятком — и чай готов. Чай превосходный, крепкий и ароматический, но нам он показался не совсем вкусен, потому что был без сахара. Мы, однако ж, превознесли его до небес.
Заполье пользовалось и степною засухой и дождливыми годами: когда выдавалось сырое лето, хлеб
родился хорошо
в степи, и этот дешевый ордынский хлеб запольские купцы сбывали
в Зауралье и на север,
в сухое лето хлеб
родился хорошо
в полосе, прилегавшей к Уральским
горам, где влага задерживалась лесами, и запольские купцы везли его
в степь, обменивая на степное сырье.
А так как долина здесь узка и с обеих сторон стиснута
горами, на которых ничего не
родится, и так как администрация не останавливается ни перед какими соображениями, когда ей нужно сбыть с рук людей, и, наверное, ежегодно будет сажать сюда на участки десятки новых хозяев, то пахотные участки останутся такими же, как теперь, то есть
в 1/8, 1/4 и 1/2 дес., а пожалуй, и меньше.
Ребенок
родился в богатой семье Юго-западного края,
в глухую полночь. Молодая мать лежала
в глубоком забытьи, но, когда
в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами
в своей постели. Ее губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное
горе.
Ее доброе большое лицо вздрагивало, глаза лучисто улыбались, и брови трепетали над ними, как бы окрыляя их блеск. Ее охмеляли большие мысли, она влагала
в них все, чем
горело ее сердце, все, что успела пережить, и сжимала мысли
в твердые, емкие кристаллы светлых слов. Они все сильнее
рождались в осеннем сердце, освещенном творческой силой солнца весны, все ярче цвели и рдели
в нем.
По всей линии укреплений, особенно по
горам левой стороны, по нескольку вдруг, беспрестанно, с молнией, блестевшей иногда даже
в полуденном свете,
рождались клубки густого, сжатого белого дыма, разростались, принимая различные формы, поднимались и темнее окрашивались
в небе.
Дымки эти, мелькая то там, то здесь,
рождались по
горам, на батареях неприятельских, и
в городе, и высоко на небе.
— А знаете ли вы, маменька, отчего мы
в дворянском званье
родились? А все оттого, что милость Божья к нам была. Кабы не она, и мы сидели бы теперь
в избушечке, да
горела бы у нас не свечечка, а лучинушка, а уж насчет чайку да кофейку — об этом и думать бы не „смели! Сидели бы; я бы лаптишечки ковырял, вы бы щец там каких-нибудь пустеньких поужинать сбирали, Евпраксеюшка бы красну ткала… А может быть, на беду, десятский еще с подводой бы выгнал…
— Пиши:
родился в Цельмесе, аул небольшой, с ослиную голову, как у нас говорят
в горах, — начал он.
На
горе республике, кипучий мозг Александра Семеновича не потух,
в Москве Рокк столкнулся с изобретением Персикова, и
в номерах на Тверской «Красный Париж»
родилась у Александра Семеновича идея, как при помощи луча Персикова возродить
в течение месяца кур
в республике.
Бора — иначе норд-ост — это яростный таинственный ветер, который
рождается где-то
в плешивых, облезших
горах около Новороссийска, сваливается
в круглую бухту и разводит страшное волнение по всему Черному морю.
— Передержал тесто! — кричал он, оттопыривая свои рыжие длинные усы, шлепая губами, толстыми и всегда почему-то мокрыми. — Корка
сгорела! Хлеб сырой! Ах ты, черт тебя возьми, косоглазая кикимора! Да разве я для этой работы
родился на свет? Будь ты анафема с твоей работой, я — музыкант! Понял? Я — бывало, альт запьет — на альте играю; гобой под арестом —
в гобой дую; корнет-а-пистон хворает — кто его может заменить? Я! Тим-тар-рам-да-дди! А ты — м-мужик, кацап! Давай расчет.
Славный майор Фаддей Громилов, который знал людей не хуже «Военного устава», и воеводский товарищ Прямодушии, которого длинный орлиный нос был неоспоримым знаком наблюдательного духа, часто говаривали капитану Радушину: «Сын твой
родился в сорочке: что взглянешь, то полюбишь его!» Это доказывает, между прочим, что старики наши, не зная Лафатера, имели уже понятие о физиогномике и считали дарование нравиться людям за великое благополучие (
горе человеку, который не умеет ценить его!)…
Он смотрел на неё и смеялся,
в груди у него
рождалась ласкающая теплота. Она снова была
в белом широком платье, складки его нежными струями падали с плеч до ног, окутывая её тело лёгким облаком. Смех сиял
в глазах её, лицо
горело румянцем.
Зыбкина. Такой уж от рождения. Ты помнишь, когда он родился-то?
В этот год дела наши расстроились; из богатства мы пришли
в бедность; муж долго содержался за долги, а потом и помер — сколько горя-то было у меня. Вот, должно быть, на ребенка-то и подействовало, и вышел он с повреждением
в уме.
Не
родись в сорочке,
Не
родись талантлив, —
Родись терпеливым
И на все готовым…
Зла беда не буря,
Горами качает,
Ходит невидимкой,
Губит без разбору…
Отворила я окно —
горит лицо, плачут очи, жжет сердце неугомонное; сама как
в огне: так и хочется мне вон из светлицы, дальше, на край света, где молонья и буря
родятся.
Пропотей. Убили гниду — поют панихиду. А может, плясать надо? Ну-ко, спляшем и нашим и вашим! (Притопывает, напевая, сначала — негромко, затем все более сильно, и — пляшет.) Астарот, Сабатан, Аскафат, Идумей, Неумней. Не умей, карра тили — бом-бом, бейся
в стену лбом, лбом! Эх, юхала, юхала, ты чего нанюхала? Дыб-дыб, дым, дым! Сатана играет им! Згин-гин-гин, он на свете один, его ведьма Закатама
в свои ляшки закатала! От греха, от блуда не денешься никуда! Вот он, Егорий,
родился на
горе…
Родилась я не здесь, далеко,
Далеко… но минувших дней
Предметы
в памяти моей
Доныне врезаны глубоко.
Я помню
горы в небесах,
Потоки жаркие
в горах,
Непроходимые дубравы,
Другой закон, другие нравы...
В ленивой груди жителя Юга бывают минуты торжественные;
в такую минуту он переживет все, что по мелочи испытает гиперборей. У него страсть
родится, подобно дочери Зевса,
в полном вооружении. Зажженная однажды, она может
гореть и жечь его до гроба. Его страсть любит до уничтожения предмета любви, пылает местью до уничтожения самого себя. Эта огненная масса, внезапно воспламеняющаяся и никогда не тухнущая. Египтянка любила Феодора пламенно, безвозвратно.
Сосед. Эка благодать у хозяина твоего. И сыпать некуда. Мы и то дивимся все, какой у твоего хозяина второй год хлеб
родится. Как будто ему кто сказывает. То, летось, сухой год —
в болоте посеял; у людей не
родилось, а вы полно гумно наставили. Нынче мочливое лето — догадался же он на
горах посеять. У людей попрел, а у вас обломный хлеб. И зерно-то, зерно! (Трясет на руке и берет на зуб.)
— Земля холодная, неродимая, к тому ж все лето туманы стоят да холодные росы падают. На что яблоки, и те не
родятся. Не раз пытался я того, другого развести, денег не жалел, а не добился ни до чего. Вот ваши места так истинно благодать Господня. Чего только нет? Ехал я сюда на пароходе, глядел на ваши береговые
горы: все-то вишенье, все-то яблони да разные ягодные кусты. А у нас весь свой век просиди
в лесах да не побывай на
горах, ни за что не поймешь, какова на земле Божья благодать бывает.
— Конечно, можно, — сказала Дарья Сергевна. — Да с домом-то как же расстаться? Дунюшка
родилась ведь
в нем,
в нем и выросла, и радости
в нем видела, и
горя пришлось дождаться… Тяжело ей будет, Патап Максимыч, с родительским домком расставаться, ой как тяжело.
Он не закричал, не встал, хотя ему очень жаль было этого дома,
в котором он
родился, вырос и с которым были связаны его детские воспоминания. Дом этот он любил как что-то родное, близкое его сердцу, и вот теперь этот дом
горит перед его глазами, и он, Николай Герасимович, знает, что он
сгорит, так как ни во дворе, ни на селе пожарных инструментов нет, а дерево построенного восемьдесят лет тому назад дома сухо и горюче, как порох.
Софья Александровна, так звали Мардарьеву — чуть ли не с первых лет своего вынужденного замужества — ее первый сын
родился спустя три месяца после свадьбы, а с Мардарьевым она познакомилась накануне их венчания — давно махнула рукой на Вадима Григорьевича, хотя последний чуть ли не ежедневно сулил ей
в будущем золотые
горы.
«Не
родилась та рука заколдованная
Ни
в боярском роду, ни
в купеческом;
Аргамак мой степной ходит весело;
Как стекло
горит сабля вострая,
А на праздничный день твоей милостью
Мы не хуже другого нарядимся...
«На святой Руси, нашей матушке,
Не найти, не сыскать такой красавицы:
Ходит плавно — будто лебедушка;
Смотрит сладко — как голубушка;
Молвит слово — соловей поет;
Горят щеки ее румяные,
Как заря на небе божием;
Косы русые, золотистые,
В ленты яркие заплетенные,
По плечам бегут, извиваются,
С грудью белою цалуются.
Во семье
родилась она купеческой,
Прозывается Алёной Дмитревной...